Кто написал республика шкид автор

Республика Шкид (повесть) - это... Что такое Республика Шкид (повесть)?

«Респу́блика Шкид» — приключенческая, отчасти автобиографическая, детская повесть Григория Белых и Л. Пантелеева о жизни беспризорных детей в Школе социально-трудового воспитания имени Достоевского (ШкИД), написанная в 1926 и изданная в 1927 году. Персонажи, прототипами которых послужили сами авторы, носят в повести имена Григорий Черных (прозвище — Янкель) и Алексей Пантелеев (Лёнька).

История написания

Повесть была написана авторами через три года после ухода из школы, в 1926 году, когда старшему из них — Белых — шёл двадцатый год, а Пантелееву было восемнадцать лет. Рукопись была отослана в Отдел народного образования, а оттуда была переслана в редакцию детской и юношеской литературы Госиздата, в Ленинград. Редакторами первого издания были Евгений Шварц и Самуил Маршак. По требованию последнего Пантелеев переписал для издания главу «Лёнька Пантелеев», которая была написана ритмической прозой. Книга была издана в начале 1927 года и получила огромную популярность.

В конце 1935 году Г. Белых был репрессирован по обвинению в контрреволюционной деятельности и осужден на три года, в августе 1938 г. умер от туберкулёза в пересыльной тюрьме и до 1960-х гг. «Республика Шкид» не переиздавалась.

В 1930 году в издательстве «Прибой» вышел ещё один роман о Шкиде, сюжетно продолжающий книгу Белых и Пантелеева. Этот роман назывался «Последняя гимназия», его авторы — П. Ольховский и К. Евстафьев, бывшие шкидцы. В «Республике Шкид» Ольховский выведен под именем Паши Ельховского (более известен под прозвищем Саша Пыльников).

Новый роман отличался по тону от «Республики Шкид». Шкидские порядки и Викниксор в «Последней гимназии» резко критиковались. Книга Ольховского и Евстафьева не пользовалась популярностью и не переиздавалась.

В 1966 году повесть была экранизирована на киностудии «Ленфильм» режиссёром Геннадием Полокой.

Сюжет

1920-е годы. По улицам Петрограда шныряют колоритные и жалкие беспризорники, которых время от времени вылавливают для детских приемников. В одном из них — школе имени Достоевского (ШКИД) — собрались голодные, наглые и сообразительные оборвыши. Этим приютом комедиантов управляет старорежимный директор, не потерявший и при советской власти ни чести, ни интеллигентности. Его обезоруживающее доверие научило ребят мужскому достоинству, помогло не растворитсья в беге смутного времени… Горькая человеческая комедия…

Шкид или Шкида — так воспитанники сократили название своего учебного заведения — Школы социально-трудового воспитания имени Достоевского. Шкида возникла в 1920 г. в Петрограде (Старопетергофский пр. 19). Ее основателями были Виктор Николаевич Сорокин-Викниксор (прототип — Сорока-Росинский) и его жена Элла Андреевна Люмберг, преподаватель немецкого языка, известная в дальнейшем как Эланлюм.

Воспитанниками были беспризорники, попадавшие в школу из тюрем или распределительных пунктов. Так, один из первых шкидцев Колька Громоносцев по прозвищу Цыган пришел из Александро-Невской лавры, где тогда содержались самые отпетые малолетние воры и преступники. Он сразу же стал лидером маленького коллектива, с усмешкой воспринимавшего нововведения завшколой: Викниксор мечтает превратить Шкиду в маленькую республику со своим гимном и гербом — тянущимся к свету подсолнухом. Вскоре в школу приходит Гришка Черных (прототип — автор повести Белых), умный и начитанный мальчик, забросивший ради книг учебу и в конце концов угодивший в детскую трудовую колонию, а оттуда в Шкиду, где Цыган перекрестил его в Янкеля. Через неделю пребывания в Шкиде Гришка демонстрирует свои недюжинные способности, вместе с Цыганом стащив у эконома табак, но для первого раза Викниксор прощает провинившихся. Постепенно приходят новые воспитанники, среди них одноглазый Мамочка и Японец — знаток немецкого языка, умный и развитой бузила. Вскоре он приобретает неоспоримый авторитет, написав вместе с Янкелем и Викниксором шкидский гимн.

Викниксор распределяет всех учеников по четырем классам — отделениям, однако штат учителей — по-шкидски халдеев — долгое время не удается сформировать: одни претенденты не могут справиться с буйными учениками, другие, не имея педагогического опыта, пытаются хоть как-то пристроиться в голодном Петрограде. Борясь за одного такого «педагога», Янкель, Япошка, Цыган и Воробей поднимают «народные массы» на борьбу с халдеями, а вскоре приходят два учителя, которых Шкида полюбит, — Алникпоп и Косталмед.

Встревоженный беспорядками, Викниксор решает ввести самоуправление: избираются дежурные и старосты по классам, по кухне и по гардеробу сроком от двух недель до месяца. Старостой по кухне избирается Янкель; для неисправимых вводится изолятор.

Вскоре после этих нововведений приходит Слаенов — «великий ростовщик» Шкиды: он начинает спекулировать хлебом, подкармливая старших, создает себе мощную охрану, и вскоре вся школа, за исключением Янкеля, попадает к нему в зависимость. Ежедневно получая чуть ли не весь хлебный паек, Слаенов заводит рабов, выполняющих все его прихоти. Тем временем зреет недовольство — на кухне у Янкеля Мамочка и Гога обсуждают план борьбы. Однако Слаенов упреждает их, — разгром оппозиции начинается с Янкеля, которого Слаенову удается обыграть в очко на двухмесячный запас хлеба. Мамочка и Янкель начинают манипулировать с весами и потихоньку, обвешивая Слаенова, возвращать ему долг, однако Викниксор заменяет Янкеля, проработавшего на кухне полтора месяца, Савушкой, который под давлением Слаенова вынужден делать приписки в журнале выдачи хлеба. Узнав об этом, Викниксор сажает Савушку в изолятор, однако поднявшаяся волна «народного гнева» сметает Слаенова, и он бежит из Шкиды. Рабство отменяется, а долги ликвидируются.

Весной шефствующее над Шкидой губоно организует поездку на дачу. Четвертое отделение вместе со своим педагогом графом Косецким ворует на кухне картофель, и это несколько умаляет в глазах ребят его достоинства как воспитателя. Разозлившийся Косецкий начинает применять по отношению к воспитанникам репрессивные меры, что приводит к травле педагога: его осыпают желудями, крадут во время купания белье, посвящают педагогу специальный выпуск стенгазеты «Бузовик» и, в конце концов, доводят халдея до истерики. Эланлюм ничего не говорит Викниксору, но тому в руки попадает «Бузовик», и, вызвав к себе редакторов — Янкеля и Япошку, заведующий предлагает им заняться выпуском школьной газеты «Зеркало». Янкель, Японец, Цыган и другие с удовольствием берутся за дело. Вскоре начинаются перебои с доставкой продовольствия, и голодающая Шкида раз за разом совершает набеги на местные огороды, выкапывая там картофель. Разгневанный Викниксор обещает попавшихся на воровстве перевести в лавру, и вскоре эта участь едва не постигает представителей печати — Янкеля и Япошку, однако ручательство всей школы спасает их от заслуженной кары. Тем не менее по возвращении в город заведующий объявляет о создании школьной «Летописи» для фиксации всех прегрешений воспитанников, начиная с попытки Янкеля стащить краски. Вводятся разряды поведения с первого по пятый, рассчитанный на воров и хулиганов.

Осенью четвертое отделение устраивает банкет по случаю выхода двадцать пятого номера «Зеркала». Перед уходом из класса Янкель осматривает чугунку и не придает значения выпавшему из печки крохотному угольку, а ночью начинается пожар, уничтожающий два классных кабинета и сжигающий подшивку «Зеркала». Вскоре после пожара в Шкиду приходит Ленька Пантелеев (прототип — второй автор повести), встреченный поначалу в штыки, но затем ставший полноправным членом дружной шкидской семьи. Тем временем в Шкиде начинается газетная лихорадка, охватившая Янкеля и Цыгана, Япошку и Мамочку, Купца и Воробья и многих других, включая учеников младших отделений. Через три месяца ажиотаж спадает и из шестидесяти изданий остаются только четыре. Однако скучать халдеям не приходится: в Шкиде создается новое государство Улигания со столицей Улиган-штадт; главная улица столицы носит имя Клептоманьевский проспект, на нем находятся резиденции диктатора — Купца и наркомов: наркомвоенмор и книгоиздатель Янкель, наркомпочтель Пыльников и наркомбуз Япошка. Младшие отделения объявляются колониями, создается гимн, герб и конституция, где халдеи объявляются врагами Империи. В конце концов одна из колоний переходит на сторону халдеев, арестовывает диктатора и производит переворот, провозглашая в Улигании Советскую власть. И вскоре шкидцы начинают приставать к Викниксору с вопросами, почему у них нет комсомола.

1 января в Шкиде проходит учет — проверка знаний, на которую приезжает заведующая губоно Лилина.

А по весне Улиганию охватывает любовная лихорадка, на смену которой приходит увлечение футболом. Томясь от безделья, Пыльников и Пантелеев выбивают камнями окна прачечной, и Викниксор изгоняет их из Шкиды, дав, впрочем, возможность вернуться, если они вставят стекла.

Лишившись своего преподавателя политграмоты, ребята начинают заниматься самообразованием: по ночам Янкель, Японец и Пантелеев собираются на конспиративные заседания своего кружка. Викниксор предлагает им легализоваться. Так возникает Юнком и одноименный печатный орган, в редколлегию которого входит вышеназванная троица. Поначалу в Шкиде формируется негативное отношение к кружку, и тогда Пыльников предлагает устроить юнкомскую читальню. Вскоре Викниксор уезжает в Москву по делам и начинается буза, которой не в силах противостоять ни Юнком, ни Эланлюм. Тон задают Цыган и Гужбан, которые вовсю воруют, а на вырученные деньги устраивают попойки, на одной из которых присутствуют несознательные юнкомцы Янкель и Пантелеев. Вернувшийся Викниксор, пытаясь спасти положение, в результате чего Цыгана, Гужбана и еще нескольких человек переводят в сельскохозяйственный техникум. Вскоре после проводов происходит раскол в Цека: Янкель и Пантелеев, поглощенные мечтой стать артистами, начисто забрасывают свои юнкомские обязанности, что вызывает недовольство Япошки. Конфликт разгорается из-за вопроса о принятии в организацию новых членов и запрета курить в помещении Юнкома. Разъяренные Янкель и Пантелеев, с недавних пор ставшие друзьями, идут на раскол и начинают выпуск своей собственной газеты. Это вызывает ответные меры со стороны Япончика: на экстренном пленуме Янкеля и Пантелеева исключают из Юнкома, однако дела с газетой идут у штрейкбрехеров хорошо, а в довершение разгрома они забирают из читальни свои книги, и Юнком спасает только то, что вскоре они охладевают к борьбе с Япошкой и возвращаются к мыслям о кинематографической карьере, а в конце концов Янкеля и Пантелеева заново принимают в Юнком. Вскоре оба покидают Шкиду; вслед за ними уходят Воробей, Купец, Пыльников и Японец. Тем временем в Шкиду приходит письмо от Цыгана. Он пишет, что счастлив и полюбил сельскую жизнь, нашел, наконец, свое призвание.

Через три года после ухода из Шкиды, в 1926-м, Янкель и Пантелеев, ставшие журналистами, случайно встречают Японца, кончающего Институт сценических искусств. От него они узнают, что некогда ненавидевший халдеев Пыльников учится в Педагогическом институте. Купца и Воробья Янкель с Пантелеевым встречают на улице; Купец, после Шкиды поступивший в военный вуз, стал красным офицером, Воробей вместе с Мамочкой работает в типографии. Все они стали комсомольцами и активистами, поскольку, как замечает приехавший из совхоза по делам агроном Цыган, — «Шкида хоть кого изменит».

Ссылки

dic.academic.ru

РЕСПУБЛИКА ШКИД, ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

К сожалению, на сегодняшний день в мире миллионы детей сирот. Войны, политические кризисы, нестабильная экономика, людское безразличие лишь ухудшают статистику. Каждый второй понедельник ноября считается днем, посвященным только им. это Всемирный день сирот. В этом году это 9 ноября. Именно им я и хочу посвятить эту сегодняшнюю публикацию.

Это случилось в конце 1925 г. …

В кабинете заведущего петроградским губернским отделом народного образования Лилиной Златы Ионовны появились два юноши с большой кипой бумаги.

«Мы написали книгу о школе Достоевского» — сообщили они, и вывалили на стол огромную пухлую рукопись…

Злата Ионовна находилась, мягко говоря, в недоумении и с ужасом переводила взгляд то на рукопись, то на ребят. «Школа социально-индивидуального воспитания имени Достоевского для трудновоспитуемых» была одной из пяти действующих в ту пору в Петрограде школ-интернатов для беспризорных мальчиков. Все эти учебные заведения находились в ведении губоно* и лично Лилиной.

*Губоно — Губернский отдел народного образования

Школа Достоевского была интернатом полутюремного типа. Обработку там проходила самая изощренная публика. И хотя школу периодически сотрясало от нескончаемой бузы воспитанников, особенно в последнее время, в губоно все-таки признавали успехи, достигнутые педагогическим коллективом во главе с заведущим школой Сорокой-Росинским в деле перевоспитания трудных подростков.

Оба юноши оказались бывшими беспризорниками, воспитанниками школы Достоевского, покинувшими её стены не более 2-х лет назад. Сейчас они сидели напротив Лилиной в некоторой растерянности. Они не представляли кому показать эту рукопись и вообще что с ней делать дальше. Лилина в свою очередь явно не понимала что можно было в таком количестве написать о школе-интернате. Да и писатели особого доверия не внушали: обоим было не более 19 лет.

Скорее по доброте душевной Лилина согласилась оставить у себя рукопись.

— Я полистаю, посмотрю. Загляните через недельку…

Размышляя о том, насколько идиотской была затея отдать рукопись Лилиной, ребята даже не подозревали о том, как улыбнулась им судьба!

По совместительству Лилина заведовала детским отделом Госиздата. Рукопись, как ни удивительно, произвела на нее большое впечатление. За время, пока юноши по какой-то причине исчезли и не возвращались, она направила рукопись своему помощнику и консультанту по издательским делам С. Я. Маршаку.

Когда ребята объявились снова, Злата Ионовна немедленно отправила их на Невский в Дом книги, где их уже ждали Маршак, Олейников, Шварц. Ребята оказались в лучшей редакции того времени…

Должно быть, это сокращенное название, заменившее собою более длинное и торжественное, привилось и укоренилось так скоро потому, что в новообразованном слове «Шкид» (или «Шкида») бывшие беспризорники чувствовали нечто знакомое, свое, созвучное словечкам из уличного жаргона «шкет» и «шкода».

Дальнейшие события закрутили ребят с неимоверной быстротой. Всего через год рукопись, слегка «причесанная» рукой Шварца и Маршака, и дополненная иллюстрациями Тырсы, воплотилась в талантливейшую книгу…

…Книгу, о которой быстро заговорили. Книгу, которая неожиданно приобрела огромную популярность у читателя и стала настоящим событием в литературе. Книгу, которая вызвала небывалый резонанс и полемику в литературных и педагогических кругах. Книгу, которая в последующее десятилетие выдержала еще 10 изданий на русском языке, и была переведена на многие языки мира. Книгу, которой с упоением будут зачитываться миллионы советских, да и российских уже подростков. Книгу, которая, наконец, через 40 лет будет талантливо экранизована.

Фильм «Республика ШКИД» снят в 1966г, режиссером Геннадием Полока. В нем снялись такие известные актеры как Сергей Юрский, Юлия Бурыгина, Павел Луспекаев и другие. Как лучший детский и юношеский фильм, собрал множество премий и наград.

«Республика ШКИД» кадр из фильма

Знаете, читать Шкид и сейчас актуально. Книга добрая, в простой форме расскажет детям о событиях тех времен, расскажет что нужно делать, а что нет. Покажет как не просто было ребятам после войны — революции, на сколько беден был народ и сколько было преступности. Книга входит в сотню обязательного внешкольного чтения. Плохому она не научит!

Лучшие цитаты из книги

Кто обидит — зови его! Бей халдеев!

Пионеры наших бьют!

Гимн ШКИД Мы из разных школ пришли, Чтобы здесь учиться. Братья, дружною семьей Будем же трудиться. Бросим прежнее житье, Позабудем, что прошло. Смело к новой жизни!

Смело к новой жизни!

Школа Достоевского, Будь нам мать родная, Научи, как надо жить Для родного края. Путь наш длинен и суров, Много предстоит трудов, Чтобы выйти в люди,

Чтобы выйти в люди.

***

— Ах, зачем я на свет появился, ах, зачем меня мать родила?

***

— Пароль? — Деньги ваши!

— Будут наши!

***

Да здравствует и живет в веках Улиганская Империя!

***

— Какой ты худенький! — Плоховато кормят…

***

У кошки четыре ноги-и-и, Позади ее длинный хвост. Но трогать ее не моги-и-и

За ее малый рост, малый рост.

***

Ленька сидел у окна. Гейне вдохновил его, взбудоражил его творческую жилку. Ему захотелось самому написать что-нибудь. Окончив переписку, он засмотрелся на улицу. На углу улицы рыжеусый милиционер в шлеме хаки улыбался солнцу и стряхивал дождевые капли с непромокаемого плаща. Чирикали воробьи, и под лучами солнца сырость тротуаров стлалась легким туманом. Леньке захотелось описать эту картину красиво и жизненно. И он написал как мог:

Голосят воробьи на мостовой, Смеется грязная улица… На углу постовой – Мокрая курица. Небо серо, как пепел махры, Из ворот плывет запах помой. Снявши шлем, на углу постовой Гладит дланью вихры. У кафе – шпана: – Папирос «Зефир», «Осман»! Из дверей идет запах вина. У дверей – «Шарабан». Лишь одни воробьи голосят, Возвещая о светлой весне. Грязно-серые улицы спят

И воняют во сне.

***

— Музыку любите, а на инструменте неприличное слово нацарапали…

***

Эх, яблочко на подоконничке, В Петрограде появилися покойнички!

***

— Не пхайся! Местов много. Вокзал не купленный, где хотим, там и стоим!

***

«Каналолизация»

***

— Вам Гришу? — спросил, усмехаясь, Мамочка. — Ну, так Гриша велел вам убираться к матери на легком катере. Шлет вам привет Нарвский совет, Путиловский завод и сторож у ворот, Богомоловская улица, петух да курица, поп Ермошка и я немножко!

***

А ну вас к чегту…

***

Да будет благословенна жратва вечерняя!

***

«In Busa veritas» — «Истина в Бузе»

***

— Ей-Богу, не удеру! Артистом хочу быть — мечтаю!

***

– Ах, как я хотела бы быть мальчишкой. Я все время думаю об этом, – сказала печально Тоня. – Разве это жизнь? Вырастешь и замуж надо… Потом дети пойдут… Скучно.

***

Он был… вроде графа… Служил у графа… кучером… — Кем?

— Кучером, кучер первой гильдии.

***

Эх, жисть тогда была – малина земляничная!..

***

– Не лепи горбатого, Афоня. Да где же это видано, чтобы воспитатель на стреме стоял, пока воспитанники воруют картошку с кухни! Хо-хо-хо!

***

— А что, мы тебе держиморды околоточные? А что, мы тебе ландскнехты наемные? Хватит! Сунешься еще раз — зубы пересчитаю, змеюка гнусявая!

***

— Старшему отделению — горбушки! Младшим — тоже по справедливости!

***

— Люблю математику. Хочу быть профессором.

***

— Гони должок! — С Федора Михайловича получи!

***

— Животных любишь? — спрашивает она, сама страстно обожающая собак и кошек. — Люблю, — отвечает Купец. — Я всех животных люблю — и собак, и кошек, и людей.

***

– Шкида хоть кого изменит.

***

– Я вру? Ах мать честная! Хряй скорее!..

***

Почему я выбрал подсолнух? А потому, что он очень точно выражает наши цели и задачи. Школа наша состоит из вас, воспитанников, как подсолнух состоит из тысячи семян. Вы тянетесь к свету, потому что вы учитесь, а ученье — свет. Подсолнух тоже тянется к свету, к солнцу, — и этим вы похожи на него.

Кто-то ехидно хихикнул. Викниксор поморщился, оглядел сидящих и, найдя виновного, молча указал на дверь. Это означало — выйти из-за стола и обедать после всех. Под сочувствующими взглядами питомника наказанный вышел. А кто-то ядовито прошипел:

— Мы подсолнухи, а Витя нас лузгает.

***

Хороший педагог — обычно хороший дипломат. Он рассчитывает и обдумывает, когда можно записать или наказать, а когда и не следует.

***

Камраден, битте, гебен зи мир айне цигаретте.

***

МЕДВЕДЬ (рассказ). Была холодная ночь. Вокруг свистала вьюга. Красноармеец Иван Захаров стоял на посту. Было холодно. Вдруг перед Иваном набежал медведь — и прямо к нему. Иван хотел убежать, но он вспомнил о врагах, которые могут сжечь склады с патронами. Он остался. Медведь подбежал близко, но Иван вынул спички и стал зажигать их, а медведь испугался и стоял, боясь подойти к огню. А утром медведь убежал, а Иван спас склады.

Рассказ написал Кузьмин.

***

Янкель садится и с места в карьер начинает писать поэму для «Мухомора».

***

Писать я начинаю, В башке бедлам и шум. Писать о чем — не знаю,

Но все же напишу…

***

Мамочка выпустил журнал с умным названием «Мысль», а как лозунг поставил вверху первой страницы известный афоризм Цыгана, впервые изреченный им на уроке русского языка. Когда Громоносцева спросили, что такое мысль, он, нахально улыбаясь, ответил: «Мысль — это интеллектуальный эксцесс данного индивидуума».

***

— Под страхом смерти, мы требуем оставления в школе П.И. Арикова!!!

***

Цыган также много вытерпел, так как его девчонка любила ходить в кино, а денег у него не было, и приходилось много и долго ее разубеждать и уверять, что кино — это гадость и пошлость.

***

Почему немцы терпят у себя капиталистов?

***

— Встань к печке. — В изолятор. — Без обеда. — Без прогулки.

— Без отпуска.

***

Осень лизала стекла окон дождевыми каплями, и вечерами в трубах печей ветер пел дикие и унылые песни… «Не женитесь на курсистках, Они толсты, как сосиски, Коль жениться Вы хотите, Лучше женку подыщите. Эх, ма, труля-ля,

Лучше женку подыщите!

Поищи жену в медичках, Они тоненьки, как спички, Но зато резвы, как птички, Все женитесь на медичках. Эх, ма, труля-ля,

Все женитесь на медичках…»

***

Рассуждал он, несмотря на свои четырнадцать лет, как взрослый, а правилом себе поставил: «Живи так, чтоб тебе было хорошо»

***

Влюбленных было легко распознать. Они были смирны, не бузили, все попадали в первый или второй разряд и все стали необычайно чистоплотны.

***

— Ну, а чего еще хочется? — Скатёрку спереть у вас и сконстролить себе рубаху красную. Шик?!

***

— Эй, голоногий, бубен по потеряешь.

***

— Что это они делают? — Хлеб делят… или морды бьют!

— Неет… Танцы танцуют!

***

— Гад ты, оказывается, Костя Федотов!

***

— По-немецки — цацки-пецки, а по-русски — бутерброд!

***

Ребята облепили заведующего, сразу ставшего таким хорошим, похожим на отца. А он стоял, улыбался, гладил рукой склоненные головы.

Кто-то всхлипнул под наплывом чувств, кто-то повторил этот всхлип, и вдруг все заплакали.

Янкель крепился и вдруг почувствовал, как слезы невольно побежали из глаз, и странно – вовсе не было стыдно за эти слезы, а, наоборот, стало легко, словно вместе с ними уносило всю тяжесть наказания.

Викниксор молчал. Гришке вдруг захотелось показать свое лицо заведующему, показать, что оно в слезах и что слезы эти настоящие, как настоящее раскаяние.

В порыве он задрал голову и еще более умилился. Викниксор – гроза шкидцев, Викниксор – строгий заведующий школой – тоже плакал, как и он, Янкель, шкидец…

P.S: Ведь так не должно быть на свете, Чтоб были потеряны дети.

Спасибо!

Теперь редакторы в курсе.

moiarussia.ru

Республика ШКИД (фильм) - это... Что такое Республика ШКИД (фильм)?

«Респу́блика ШКИД» — советский художественный фильм, созданный в 1966 году на киностудии «Ленфильм» режиссёром Геннадием Полокой.

История создания

В основу сценария была положена автобиографическая, хотя и не лишённая вымысла, повесть бывших воспитанников Школы-коммуны для трудновоспитуемых подростков им. Ф. М. Достоевского (ШКИД) Григория Белых (в повести — Черных, он же Янкель)[1] и Алексея Еремеева, писавшего под псевдонимом Л. Пантелеев. Написанная в 1926 году и опубликованная в 1927-м, повесть «Республика ШКИД» рассказывала о судьбах беспризорных подростков, по разным причинам оказавшихся в школе-коммуне, созданной в 1920 году педагогом Виктором Николаевичем Сорока-Росинским, которого воспитанники, вполне в духе того времени, сократили до Викниксора[1].

Сценарий фильма был написан одним из авторов повести, А. И. Пантелеевым, к тому времени уже классиком детской литературы[2]; Геннадий Полока, по его собственному свидетельству, к работе над фильмом, был привлечён в качестве литературного «доработчика», вместе с Евгением Митько: «И вдруг кто-то сказал: „У него же режиссерское образование. Пусть сам и снимает!“»[3].

Хотя фильм Полоки сразу завоевал популярность, А. И. Пантелеев был скорее разочарован; в 1967 году он писал в «Комсомольской правде»: «Процветали в нашей школе и воровство, и картёжные игры, и ростовщичество. Были жестокие драки. Ни на минуту не утихала война между „шкидцами“ и „халдеями“. Но было и другое… Мы много и с увлечением читали. Изучали иностранные языки. Писали стихи. Было время, когда в нашей крохотной республике на шестьдесят человек „населения“ выходило около шестидесяти газет и журналов… Был музей. Был театр, где ставили „Бориса Годунова“ и современные революционные пьесы. Ничего этого (или почти ничего) в фильме нет. …Жизнь Шкиды на экране выглядит беднее и грубее, чем она была на самом деле»[4]. Но в фильме Полоки, в отличие от повести, главным героем стал Викниксор, а основной сюжетной линией — его тяжёлая борьба с дурными наклоннностями, приобретёнными подростками на улице.

Премьера «Республики ШКИД» состоялась 29 декабря 1966 года; в 1967 году фильм стал одним из лидеров проката — его посмотрели 32,6 млн зрителей (12-е место).

Сюжет

Действие происходит в Петрограде в самом начале 1920-х годов. В стране, как сообщается в титрах, 4 миллиона беспризорных детей. Малолетних преступников отлавливают органы ВЧК и распределяют по школам-интернатам и колониям закрытого типа; руководители школ и колоний, педагоги-энтузиасты, сами отбирают себе воспитанников; тех же, кого они не берутся перевоспитать, ждёт тюрьма.

Директор Школы-интерната имени Достоевского Викниксор готовит педагогический состав и персонал к торжественной встрече первого набора воспитанников; для них накрываются столы к завтраку, но в столовую никто не является: позавтракав в спальном помещении в привычном стиле, беспризорники отбирают у дворника Мефтахутдына ключи от ворот и покидают школу. Ключи при этом забрасывают на дерево, чтоб неповадно было запирать ворота, и дерево в конце концов приходится срубить, чтобы достать ключи.

Нагулявшись вдоволь, вечером они возвращаются в школу на ночлег, издеваются над персоналом, особенно достаётся заместителю Викниксора, преподавательнице немецкого языка Эланлюм… И тогда Викниксор резко меняет стиль общения: утром, лихо перебрасывая воспитанников из рук в руки, педагоги и персонал отправляют их сначала в душевую, затем в столовую, где за малейшее неповиновение выгоняют из-за стола («завтракать будете в ужин») и наконец за парты.

У преподавателя словесности свой «метод воспитания»: заискивая перед необузданными беспризорниками, на уроках он поёт с ними песни, преимущественно «городской фольклор», не обременяя их учёбой, — через две недели Викниксор теряет терпение и увольняет словесника. Недовольные воспитанники устраивают «бузу» — создают своё независимое хулиганское государство и объявляют войну педагогам под лозунгом «Бей халдеев!». Педагоги принимают вызов, но в конце концов оказываются вынуждены пойти на мирные переговоры. Общий язык с воспитанниками главный «халдей» находит за сочинением гимна для их государства.

Но изменить привычки беспризорников оказывается непросто. Новому шкидовцу, Пантелееву, старшеклассники устраивают «тёмную» за то, что он отказался вместе со всеми воровать лепёшки у полуслепой матери Викниксора; в школе появляется ростовщик: делая свой хлебный бизнес на младших группах, он подкупает хлебом и сахарином старших товарищей и обретает таким образом защитников; о новом воспитаннике, малорослом одноглазом Косте Федотове, по кличке Мамочка, лидер старшеклассников Купа Купыч Гениальный заботится как о младшем брате, но в первую же ночь, обокрав товарищей, и прежде всего Купу, Мамочка пытается бежать из школы…

Разочарование Купы Купыча перевоспитывает Мамочку даже эффективнее, чем гнев Викниксора, указавшего ему на дверь, — перевоспитывает настолько, что Викниксор без опасений отправляет его за кислородной подушкой и лекарствами для больной матери и, чтобы не замёрз, надевает на него свой пиджак. Но на обратном пути Мамочка встречает своих бывших товарищей; у него отбирают пиджак и бумажник Викниксора, кислородную подушку бросают в костёр, и, не отважившись вернуться в школу с пустыми руками, Мамочка вновь оказыватся на улице.

В ролях

В эпизодах

П. Алябин
Владимир Васильев — директор детдома
Михаил Васильев — мясник с метлой
Людмила Волынская — Амвон
Вадим Гаузнер — эпизод
Лилия Гурова — милиционерша
И. Гришечкин
Е. Есипович
М. Краснер
Николай Кузьмин — первый мясник
Борис Лёскин — милиционер
Александр Липов — эпизод
Герман Лупекин — эпизод
Любовь Малиновская — директор женской трудовой колонии
Владимир Максимов
Борис Рыжухин
Галина Теплинская
Гена Иванов
Лёша и Юра Куксовы
Саша Михайлов
Володя Левитанский
Саша Мамонтов
Георгий Ахундов — эпизод (в титрах не указан)
Л. Васильев — эпизод (в титрах не указан)
Евгения Ветлова — подружка Дзе (в титрах не указана)
Николай Годовиков — сыграл роль пионера(в титрах не указан)
Вячеслав Горбунчиков — эпизод (в титрах не указан)
Тамара Колесникова — медсестра (в титрах не указана)
Игорь Санников — эпизод (в титрах не указан)

Съёмочная группа

В фильме звучит также, в исполении Сергея Юрского, романс Н. В. Кукольника «Virtus Antiqua» («Прости! Корабль взмахнул крылом...») на музыку М. И. Глинки.

Награды

1967 — Гран-при на фестивале детских фильмов в Москве
1968 — Вторая премия за лучший детский и юношеский фильм на III Всесоюзном кинофестивале в Москве

Крылатые выражения

Бей халдеев!
Пионеры наших бьют!
Эй! Голоногий! Бубен потеряешь!
Гад ты, оказывается, Костя Федотов!
Какой ты худенький!.. Гони должок!
Не шали (фраза КостАлМеда — Павел Луспекаев)
По-немецки цацки-пецки, а по-русски — бутерброд.
Гришенька вам велел катиться скатертью, на лёгком катере…
Шамовки на сто пуз!
Опоздавшие завтракают в ужин!
Старших подкупаешь, парша вонючая?!

Примечания

dic.academic.ru

Пантелеев Леонид. Республика ШКИД

Страница:

Посвящаем эту книгу товарищам по школе имени Достоевского. Авторы. Первой книге молодого автора редко удается пробить себе дорогу к широкой читательской аудитории. Еще реже выдерживает она испытание временем. Немногие из начинающих писателей приходят в литературу с уже накопленным жизненным опытом, со своими наблюдениями и мыслями. Одним из счастливых исключений в ряду первых писательских книг была «Республика Шкид», написанная двумя авторами в 1926 году, когда старшему из них — Г. Белых — шел всего лишь двадцатый год, а младшему — Л. Пантелееву — не было еще и восемнадцати. Вышла в свет эта повесть в самом начале 1927 года, на десятом году революции. Все у нас было тогда ново и молодо. Молода Советская республика, молода ее школа, литература. Молоды и авторы книги. В это время впервые заговорило о себе и о своей эпохе поколение, выросшее в революционные годы. Только что выступил в печати со звонкой и яркой романтической повестью, озаглавленной тремя загадочными буквами «Р.В.С.», Аркадий Голиков, избравший впоследствии псевдоним «Аркадий Гайдар». Это был человек, прошедший суровую фронтовую школу в тогда еще молодой Красной Армии, где шестнадцатилетним юношей он уже командовал полком. Авторы «Республики Шкид» вошли в жизнь не таким прямым и открытым путем, каким вошел в нее Гайдар. Оттого и повесть их полна сложных житейских и психологических изломов и поворотов. Эту повесть написали бывшие беспризорные, одни из тех, кому судьба готовила участь бродяг, воров, налетчиков. Осколки разрушенных семей, они легко могли бы докатиться до самого дна жизни, стать «человеческой пылью», если бы молодая Советская республика с первых лет своего существования не начала бережно собирать этих, казалось бы, навсегда потерянных для общества будущих граждан, сделавшихся с детства «бывшими людьми». «Их брали из „нормальных“ детдомов, из тюрем, из распределительных пунктов, от измученных родителей и из отделений милиции, куда приводили разношерстную беспризорщину прямо с облавы по притонам… Пестрая ватага распределялась по новым домам. Так появилась новая сеть детских домов-школ, в шеренгу которых стала и вновь испеченная „Школа социально-индивидуального воспитания имени Достоевского“, позднее сокращенная ее дефективными обитателями в звучное „Шкид“. Должно быть, это сокращенное название, заменившее собою более длинное и торжественное, привилось и укоренилось так скоро потому, что в новообразованном слове «Шкид» (или «Шкида») бывшие беспризорники чувствовали нечто знакомое, свое, созвучное словечкам из уличного жаргона «шкет» и «шкода». И вот в облупленном трехэтажном здании на Петергофском проспекте приступила к работе новая школа-интернат. Нелегко было обуздать буйную ораву подростков, сызмала привыкших к вольной, кочевой, бесшабашной жизни. У каждого из них была своя, богатая приключениями биография, свой особый, выработанный в отчаянной борьбе за жизнь характер. Многие воспитатели оказывались, несмотря на свой зрелый возраст, наивными младенцами, очутившись лицом к лицу с этими прожженными, видавшими виды ребятами. Острым, наметанным глазом шкидцы сразу же находили у педагога слабые стороны и в конце концов выживали его или подчиняли своей воле. На ребят не действовали ни грозные окрики, ни наказания. Еще рискованнее были попытки заигрывать с ними. Сам того не замечая, педагог, подлаживавшийся к ребятам, становился у них посмешищем или невольным сообщником и должен был терпеливо сносить не только издевательства, но подчас и побои. Всего лишь нескольким воспитателям удалось — да и то не сразу — найти верный тон в отношениях с питомцами Шкиды. Но, в сущности, упорная борьба двух лагерей длится чуть ли не до самого конца повести. Один лагерь — это «халдеи», довольно пестрый коллектив педагогов во главе с неистощимым изобретателем новых тактических приемов и маневров, заведующим школой Викниксором. Другой лагерь — орда лукавых и непокорных, ничуть не менее изобретательных шкидцев. То одна, то другая сторона берет верх в этой борьбе. Иной раз кажется, что решающую победу одержал Викниксор, наконец-то нашедший путь к сердцам ребят или укротивший их вновь придуманными суровыми мерами. И вдруг шкидцы преподносят воспитателям новый сюрприз — такую сногсшибательную «бузу», какой не бывало еще с первых дней школы. В классах и залах громоздят баррикады и учиняют дикую расправу над «халдеями». Шкида бушует, как разгневанная стихия, а потом также неожиданно утихает и снова входит в прежние границы. На первый взгляд, герои Шкиды — бывалые ребята, прошедшие сквозь огонь, воду и медные трубы, отчаянные парни с воровскими повадками и блатными кличками — Гужбан, Кобчик, Турка, Голый барин (шкидцы переименовали не только свою школу, но и друг друга, и всех воспитателей). Но стоит немного пристальнее вглядеться в юных обитателей Шкиды, как под лихими бандитскими кличками вы обнаружите искалеченных жизнью, изморенных долгим недоеданием, истеричных подростков, по нервам которых всей тяжестью прокатились годы войны, блокады, разрухи. Вот почему они так легко возбуждаются, так быстро переходят от гнетущей тоски к исступленному веселью, от мирных и даже задушевных бесед с Викниксором — к новому, еще более отчаянному восстанию. И все же нравы в республике Шкид с течением времени меняются. Правда, это происходит куда менее заметно и последовательно, чем во многих книгах, авторы которых ставили себе целью показать, как советская школа, детский дом или рабочая бригада «перековывает» опустившихся людей. Казалось бы, неопытные литераторы, взявшиеся за биографическую повесть в восемнадцати-девятнадцатилетнем возрасте, легко могли свернуть на эту избитую дорожку, быстро размотать пружину сюжета и довести книгу до благополучного конца, минуя все жизненные противоречия, зигзаги и петли. Но нет, движущая пружина повести оказалась у молодых авторов тугой и неподатливой. Они не соблазнились упрощениями, не сгладили углов, не обошли трудностей. Перед нами проходит причудливая вереница питомцев Шкиды разного возраста и происхождения. Даже самих себя Л. Пантелеев и Г. Белых изобразили с беспощадной правдивостью, лишенной какой бы то ни было подкраски и ретуши. Сын вдовы-прачки, способный, ловкий, изворотливый Гришка Черных, по прозвищу Янкель, рано променял школу на улицу. С жадностью глотает он страницы «Ната Пинкертона» и «Боба Руланда» и в то же время занимается самыми разнообразными промыслами: «обрабатывает двумя пальцами» кружку с пожертвованиями у часовни, а потом обзаводится санками и становится «советской лошадкой» — ждет у вокзала приезда мешочников, чтобы везти через весь город их тяжелый багаж за буханку хлеба или за несколько «лимонов». А вот другой шкидец, одетый в рваный узкий мундирчик с несколькими уцелевшими золотыми пуговицами. До Шкиды он учился в кадетском корпусе. — Эге! — восклицает Янкель. — Значит, благородного происхождения? — Да, — отвечает Купец, но без всякой гордости, — благородного… Фамилия-то моя полная — Вольф фон Офенбах. — Барон?! — ржет Янкель. — Здорово!.. — Да только жизнь-то моя не лучше вашей… тоже с детства дома не живу. — Ладно, — заявил Япошка. — Пускай ты барон, нас не касается. У нас — равноправие». И в самом деле, в Шкиде нет имущественных и сословных различий. Все равны. Однако и здесь появляются среди ребят свои хищники. В Шкиде, как и в голодном Петрограде времен блокады и разрухи, голод порождает спекуляцию. Неизвестно откуда появившийся Слаенов, подросток, «похожий на сытого и довольного паучка», дает в долг своим отощавшим товарищам осьмушки хлеба и получает за них четвертки. Скоро он становится настоящим богачом — даже не по шкидским масштабам, — уделяет долю своих хлебных запасов старшему отделению, чтобы с его помощью властвовать над обращенными в рабство младшими ребятами. Все это продолжается до тех пор, пока республика Шкид не обрушивается на опутавшего ее своей сетью «паучка» со всей свойственной ей внезапной яростью и неистовством. Рабство в Шкиде упраздняется, долги аннулируются: «Нынче вышел манифест. Кто кому должен, тому крест!» Так понемногу преодолевает Шкида болезни, привитые улицей, толкучкой, общением с уголовным миром. Тот, кто внимательно прочтет эту необычную школьную эпопею, с интересом заметит, какой сложный и причудливый сплав постепенно образуется в Шкиде, где увлекающийся педагогическими исканиями Викниксор пытается привить сборищу бывших беспризорных чуть ли не лицейские традиции. В одной и той же главе книги шкидец Бобер напевает на мотив «Яблочка» характерные для того времени зловещие уличные частушки: Эх, яблочко На подоконничке! В Петрограде появилися Покойнички… И тут же хор шкидцев затягивает сочиненный ребятами по инициативе Викниксора торжественный гимн на мотив старинной студенческой песни «Gaudeamus». В этом школьном гимне, которым Викниксор рассчитывал поднять у ребят чувство собственного достоинства и уважения к своей школе, строго выдержан стиль и ритм стихотворного латинского текста, рожденного в стенах университетов: Мы из разных школ пришли, Чтобы здесь учиться. Братья, дружною семьей Будем же труди-и-ться!.. А в самые тяжелые для Шкиды дни, когда в ней вспыхнула бурная эпидемия воровства, заведующий школой опять, по выражению шкидцев, «залез в глубокую древность» и вытащил оттуда социальную меру защиты от преступников, применявшуюся в Древней Греции, — остракизм. Вопрос о том, кого подвергнуть остракизму, поставили на закрытое голосование. Еще так недавно все шкидцы были связаны круговой порукой, нерушимым блатным законом: «Своих не выдавать!» Но, предлагая новую крутую меру, Викниксор чувствовал, что лед тронулся: Шкида уже не та, на нее можно положиться. И в самом деле, только меньшинство голосовавших возвратило листки незаполненными. Да и то по мотивам, которые были четко выражены в надписи на одном из листков: «Боюсь писать — побьют». А большинство ребят нашло в себе мужество назвать имена коноводов, которые всего лишь за несколько дней до того задавали в Шкиде буйные и щедрые пиры и катали босоногую компанию по городу в легковом автомобиле. Этот товарищеский суд был, в сущности, крупнейшей победой Викниксора в борьбе со шкидской анархией и воровством. Нанесен был решительный удар круговой поруке, развенчана бандитская удаль. Нелегко было победить романтику уголовщины. Викниксор хорошо понимал натуру своих питомцев, их склонность ко всему острому, необычному, яркому. Поэтому-то он и старался изо всех сил увлечь их все новыми и новыми оригинальными и причудливыми затеями. Ребята на первых порах относились к ним довольно насмешливо, но понемногу втягивались в изобретенную Викниксором своеобразную педагогическую игру. Так были придуманы школьная газета, затем герб и гимн школы, потом самоуправление — республика (откуда впоследствии и возникло заглавие повести) и наконец остракизм, перенесенный с площадей Древних Афин в школу для дефективных на Петергофском проспекте. Но в своих непрестанных поисках новых педагогических приемов Викниксор не всегда уходил «в глубь веков». Вместе с пристрастием к некоторой экзотике ему свойственно было живое чувство реальности и современности. Перебирая характеристики и биографии самых безнадежных шкидцев с длинным перечнем их преступлений и наказаний, он напряженно думал: «А все-таки что-то еще не использовано. Что же?..» И тут он понял, что им упущено самое главное: трудовое воспитание. Четверых самых злостных виновников кражи, получивших наибольшее число записок при голосовании, Викниксор после долгого раздумья решил перевести в Сельскохозяйственный техникум. С горьким чувством покидала эта четверка Шкиду. На вокзале один из четверки — Цыган — решительно заявил: «Убегу!» Но он не убежал. Спустя некоторое время товарищи получили от него из техникума пространное письмо. «…Викниксор хорошо сделал, что определил меня сюда, — писал он. — Передайте ему привет и мое восхищение перед его талантом предугадывать жизнь, находить пути для нас. Влюблен в сеялки, молотилки, в племенных коров, в нашу маленькую метеорологическую станцию… Я оглядываюсь назад. Четыре года тому назад я гопничал в Вяземской лавре, был стремщиком у хазушников. Тогда моей мечтой было сделаться хорошим вором… Я не думал тогда, что идеал мой может измениться. А сейчас я не верю своему прошлому, не верю, что когда-то я попал по подозрению в мокром деле в лавру, а потом и в Шкиду. Ей, Шкиде, я обязан своим настоящим и будущим…» В статье «Детство и литература» (1937 г.) А. С. Макаренко, говоря о повести Белых и Пантелеева, отзывается о ней так: «…Собственно говоря, эта книга есть добросовестно нарисованная картина педагогической неудачи». И в самом деле, неудач, срывов и метаний в работе педагогического коллектива республики Шкид было немало. Подчас он проявлял по отношению к своим питомцам чрезмерный либерализм, а иной раз прибегал к таким давно осужденным советской педагогикой мерам, как дневники, похожие на кондуит, и карцер. Однако же считать всю деятельность Шкиды сплошной педагогической неудачей было бы едва ли справедливо, хоть у талантливого, но не всегда последовательного Викниксора не было той стройной и тщательно разработанной системы, какой требовал от воспитателей А. С. Макаренко. Не хватало ему иной раз и выдержки, необходимой для того, чтобы справиться со стихией, бушевавшей в Шкиде. Автор «Педагогической поэмы» подходит к петроградской школе имени Достоевского как строгий критик-педагог, резко и решительно осуждающий распространенное тогда в литературе любование романтикой беспризорщины. Настороженность, с какой он читал повесть бывших беспризорников, вполне понятна. Но не надо забывать, что «Педагогическая поэма» была итогом долгого опыта воспитательной работы, а «Республику Шкид» написали юноши, только что покинувшие школьную парту. И все же им удалось нарисовать правдивую и объективную — «добросовестную», по выражению А. С. Макаренко, — картину, выходящую далеко за рамки школьного быта. В этой повести со всей четкостью отразилось время. Сквозь хронику «Республики Шкид» с ее маленькими волнениями и бурями проступает образ Петрограда тех суровых дней, когда в его ворота рвались белые и в городе было слышно, как «ухают совсем близко орудия и в окошках дзинькают стекла». И даже после того как был отражен последний натиск врага, улицы городских окраин еще были опутаны колючей проволокой и завалены мешками с песком. Город, стойко выдержавший блокаду, только начинал оживать, приводить в порядок разрушенные и насквозь промороженные здания, восстанавливать заводы, бороться с голодом и спекуляцией. Но черный рынок — толкучка — все еще кишел всяким сбродом — приезжими мешочниками, маклаками, продавцами и скупщиками краденого. И среди этой кипящей, «как червивое мясо», толпы шныряли бездомные или отбившиеся от дома ребята, с малых лет проходившие здесь школу воровства. В лихорадочной суете толкучки металось и судорожно дышало обреченное на гибель прошлое. Работая над своей книгой, молодые авторы понимали — или, вернее, чувствовали, — что без этого фона времени их школьная летопись оказалась бы куда менее серьезной и значительной. Но, в сущности, не только в повести, а и в самой школе, о которой идет в ней речь, можно проследить явственные приметы времени. В Шкиде, как и за ее стенами, еще боролся отживающий старый быт с первыми ростками нового. И в конце концов новое одержало верх. Об этом убедительно говорят сами же питомцы Шкиды. Вспомним письмо Цыгана и его же слова, сказанные в то время, когда он был уже не шкидцем и не учеником техникума, а взрослым человеком, агрономом совхоза: «Шкида хоть кого исправит!» Встречи бывших шкидцев, пути которых после выпуска из школы разошлись, чем-то напоминают «лицейские годовщины», хоть буйная, убогая и голодная Шкида так мало похожа на Царскосельский лицей. Встречаясь после недолговременной разлуки, молодые люди, уже вступившие в жизнь, с интересом оглядывают друг друга, как бы измеряя на глаз, насколько они изменились и повзрослели, сердечно вспоминают отсутствующих товарищей, свою необычную школу и ее доброго, чудоковатого руководителя, которого в конце концов успели узнать и по-настоящему полюбить. Если бы деятельность этой школы была и в самом деле всего только «педагогической неудачей», ее вряд ли поминали бы добром бывшие воспитанники. Но, пожалуй, еще больше могут сказать о Шкиде самые судьбы взращенных ею людей. Недаром пели они в своем школьном гимне: Путь наш труден и суров, Много предстоит трудов, Чтобы выйти в люди… Среди бывших питомцев Шкиды — литераторы, учителя, журналисты, директор издательства, агроном, офицеры Советской Армии, военный инженер, инженеры гражданские, шофер, продавец в магазине, типографский наборщик. Это ли педагогическая неудача? Однако заслугу перевоспитания бывших беспризорных и малолетних преступников нельзя приписать целиком ни Викниксору (хоть он и вложил в это дело всю душу), ни лучшим из его сотрудников. Никакими усилиями не справились бы они с непокорной, разнохарактерной и в то же время сплоченной Больницей, если бы на нее одновременно не влияли другие — более мощные — силы. О том, что именно сыграло решающую роль в судьбе шкидцев, можно узнать, прочитав один из рассказов Л. Пантелеева. Этот рассказ, носящий заглавие «Американская каша», написан в форме открытого письма к бывшему президенту Соединенных Штатов Гуверу, основателю АРА — Ассоциации помощи голодающим. Обращаясь к президенту, Л. Пантелеев говорит: «…Я в то время не был писателем. Я был тем самым голодающим, которым вы помогали. Я был беспризорным, бродягой и в тысяча девятьсот двадцать первом году попал в исправительное заведение для малолетних преступников. Я выражаюсь вашим языком, так как боюсь, что вы меня не поймете. По-нашему, я был социально-запущенным и попал в дефективный детдом имени Достоевского…» Очевидно не надеясь на литературную осведомленность президента Гувера, Пантелеев считает нужным вполне серьезно пояснить: «…Достоевский — это такой писатель. Он уже умер», А затем продолжает: «В этом доме нас жило шестьдесят человек. Хорошее было времечка Для вас — потому, что недавно лишь кончилась мировая война и ваша страна с аппетитом поедала и переваривала военные прибыли… Для нас это время было хорошим потому, что уже заканчивалась гражданская война и наша Красная Армия возвращалась домой с победными песнями, хотя и в рваных опорках. И мы тоже бегали без сапог, мы едва прикрывали свою наготу тряпками и писали диктовки и задачи карандашами, которые урвали бумагу и ломались на каждой запятой. Мы голодали так, как не голодают, пожалуй, ваши уличные собаки. И все-таки мы всегда улыбались. Потому, что живительный воздух революции заменял нам и кислород, и калории, и витамины…» Дальше в «Письме к президенту» рассказывается, как в благотворительной столовой АРА кто-то перечеркнул химическим карандашом крест-накрест лицо Гувера, самодовольно поглядывавшего с портрета, и под портретом написал: «Old devil» («Старый дьявол»). Случилось это вскоре после того, как на стоявшем в петроградском порту американском пароходе «Old devil» офицер в фуражке с золотыми звездами жестоко избил повара-негра, бросившего шкидцам с борта какой-то пакетик. Кто именно перечеркнул портрет Гувера чернильным карандашом, ни автор «Письма президенту», ни его тогдашние товарищи не знали, но на грозный вопрос: «Кто это сделал?» — все они, не сговариваясь, встали из-за стола и хором ответили: «Я!» За эту историю их выгнали из столовой АРА, лишили американской шоколадной каши, маисового супа, какао и белых булок, а заодно и отпуска на целых два месяца. «Опять мы хлебали невкусный жиденький суп с мороженой картошкой. Опять жевали мы хлеб из кофейной гущи. И снова и снова мы набивали свои желудки кашей, в которой было больше камней, чем сахара или масла…» Воспитанники школы для дефективных, так долго не признававшие никаких законов и не ладившие с милицией и угрозыском, чувствовали себя, однако, советскими гражданами, детьми революции. Часто они спрашивали Викниксора: «— Виктор Николаевич, почему у нас в школе нельзя организовать комсомол? Викниксор хмурил брови и отвечал, растягивая слова: — Очень просто… Наша школа дефективная, почти что с тюремным режимом, а в тюрьмах и дефективных детдомах ячейки комсомола организовывать не разрешается… Выйдете из школы, равноправными гражданами станете — можете и в комсомол и в партию записаться». Ребята долго и настойчиво просят Викниксора дать им учителя политграмоты, но после нескольких неудачных гастролей весьма сомнительных преподавателей сами решают организовать кружок для изучения политграмоты и марксизма. Собираются по ночам в дровяном сарае или в коридоре сырого полуразрушенного здания. В желтом свете огарка Еонин, по прозвищу Японец, несколько более осведомленный в области политики, чем другие шкидцы, читает им доклады о съезде комсомола, о конгрессе Коминтерна. Собрания эти окружены романтической тайной, и паролем для приходящих служат поговорки из жаргона картежников и уголовников: «— Четыре сбоку! Ваших нет». Или: «— Деньги ваши! Будут наши!» О ночных сборищах стало наконец известно вездесущему Викниксору. Как и во многих других случаях, он сумел вовремя подхватить и натравить в новое русло затею шкидцев. По его совету вместо «подпольного комсомола» был организован в школе открытый кружок, которому ребята дали название «Юный коммунар», сокращенно — Юнком. На первых порах юнкомцам пришлось выдержать яростное сопротивление шкидской орды, да и сами они не один раз срывались. И все-таки в конце концов юнком стал силой, с которой уже не могли не считаться самые закоренелые зачинщики бузы и воровства. В душную и затхлую атмосферу школы для несовершеннолетних преступников проник тот «живительный воздух революции», о котором так хорошо говорит в своем рассказе Л. Пантелеев. Закончив повесть, юные авторы «Республики Шкид» отнесли свою рукопись, на которой еще не высохли чернила, в Отдел народного образования, а оттуда она была переслана в редакцию детской и юношеской литературы Госиздата. Это было время, когда наша новая книга для детей только создавалась. От старой, дореволюционной литературы в детской библиотеке сохранились лишь немногие книги, которые были созданы в свое время классиками. Нужны были новые темы и новые люди. И эти люди пришли. Один за другим появились в те годы писатели, ныне известные у нас в стране: Борис Житков, М. Ильин, Аркадий Гайдар, В. Бианки и другие. Почти все они были крестниками ленинградской редакции и принимали самое горячее участие в ее работе — обсуждали вместе с редакторами рукописи и планы будущих изданий. На шестом этаже ленинградского Дома книги всегда толпился народ. Сидели на подоконниках и на столах, до хрипоты спорили, весело шутили. Но все это ничуть не мешало напряженной работе редакции. Я не ошибусь, если скажу, что почти каждая книга, выпущенная детским отделом Госиздата, становилась событием. Достаточно вспомнить «Морские истории» Житкова, «Рассказ о великом плане» и «Горы и люди» Ильина, «Лесную газету» Бианки, «От моря и до моря» и «Военных коней» Николая Тихонова, «Приключения Буратино» Алексея Толстого, «Штурм Зимнего» Савельева и многое другое. Таким событием оказалась и «Республика Шкид». Сотрудники редакции и близкие к ней литераторы (а среди них были известные теперь писатели Борис Житков, Евгений Шварц, Николай Олейников) читали вместе со мной эту объемистую рукопись и про себя и вслух. Читали и перечитывали. Всем было ясно, что эта книга — явление значительное и новое. Вслед за рукописью в редакцию явились и сами авторы, на первых порах неразговорчивые и хмурые. Они были, конечно, рады приветливому приему, но не слишком охотно соглашались вносить какие-либо изменения в свой текст. Помню, как нелегко было мне убедить Л. Пантелеева переделать резко выделявшуюся по стилю главу, почему-то написанную ритмической прозой. Вероятно, в этом сказалась прихоть молодости, а может быть, и невольная дань недавней, но уже отошедшей в прошлое литературной моде. Я полагал, что четкий, почти стихотворный ритм одной из глав менее всего соответствует характеру документальной повести. В конце концов автор согласился со мной и переписал главу «Ленька Пантелеев» заново. В новом варианте она оказалась едва ли не лучшей главой книги.

thelib.ru